Принять реальность как она есть и работать с ней - Интервью с Адамом Коберацким

Адам Коберацкий был Директором Центра по предотвращению конфликтов (ЦПК) ОБСЕ с 2011 по 2015 год. Он вспоминает о своем большом опыте работы в ОБСЕ, начавшейся в 1986 году, когда он входил в состав польской делегации на встрече СБСЕ в Вене в рамках дальнейших шагов. Как польский дипломат он играл одну из ведущих ролей на переговорах по выработке Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), а также на переговорах по адаптации ДОВСЕ. В 1991 году он пришел на работу в постоянное представительство Польши при ОБСЕ и участвовал в согласовании документов по вопросам безопасности, включая "Меры стабилизации в отношении локальных кризисных ситуаций", Венский документ 1994 года и Хартию европейской безопасности ОБСЕ. В период с 1997 по 2000 год он возглавлял польскую делегацию, являлся Председателем Постоянного совета, когда Польша председательствовала в ОБСЕ в 1998 году.

Свидетелем каких перемен Вы стали, работая в должности Директора Центра по предотвращению конфликтов?

Четыре года назад регион ОБСЕ был, конечно же, более стабильным. Да, существовали затяжные конфликты, напряженность, но ничего сравнимого с тем, с чем мы уже полтора года имеем дело на Украине. Соответственно, в оперативном плане наша работа по предотвращению конфликтов несколько изменилась. Основным ее направлением сейчас де-факто является регулирование кризиса на Украине.

В остальном наблюдается очевидная непрерывная тенденция к изменению формата наших полевых присутствий. Некоторые из них были закрыты, некоторые преобразованы в бюро координатора проектов. Причины самые разные. Государства-участники могут полагать, что наличие у них полевого присутствия является своего рода стигмой, или они могут быть недовольны политическими докладами Присутствия или вообще тем, что оно сообщает.

Мы должны принимать это как данность. Это представляет собой как вызов, так и возможность для ОБСЕ заново определить формы своей работы на местах. Возможно, нам понадобятся менее крупные бюро, своего рода "передовые посты" Секретариата, а, возможно, нам потребуется субрегиональное или региональное присутствие. Это еще предстоит определить. Но полагаю, что перемена, наверное, произойдет не в форме реализации какой‑то заранее согласованной концепции, а скорее в порядке приспособления к складывающимся обстоятельствам. В настоящее время мы работаем над созданием небольшого присутствия в Минске для оказания поддержки Трехсторонней контактной группе [переговорный орган для урегулирования конфликта на Украине и вокруг нее, включающий представителей Украины, России и ОБСЕ]. Такое концептуально согласовать на переговорах невозможно. Это – реакция на требования сегодняшнего дня. И полагаю, что то же самое произойдет и с нашими другими полевыми присутствиями.

Я ни в коем случае не утверждаю, что они не нужны. Мы нуждаемся в присутствии того или иного рода на местах. Нам необходимо иметь там свои "глаза и уши". Нам нужно, чтобы наши коллеги по‑настоящему хорошо понимали проблемы, могущие привести к напряженности или возникновению кризисов в той или иной части региона ОБСЕ. Если то, что у нас есть сейчас, неприемлемо для каких-то из наших государств-участников, то окей, мы должны принять реальность такой, какая она есть, и работать с ними. В некоторых случаях нам, возможно, удастся несколько изменить порядок функционирования наших миссий. Или же мы могли бы придумать что‑то новое без ущерба для основополагающих принципов, стандартов и норм, для трех измерений безопасности. Они неприкасаемы. А то, каким образом мы выполняем свои обязательства, как работаем – это другой вопрос.

Какая новая модель полевого присутствия могла бы, на Ваш взгляд, быть успешной?

Возможны различные сценарии. Что касается обеспечения доступа к местному населению, то эксперты, работающие в бюро по координации проектов, могут поддерживать контакты с разными организациями, институтами и сетевыми структурами точно так же, как это могут делать члены обычных полевых миссий. Разница заключается в механизме представления политических докладов. Эту функцию надо было бы каким‑то образом проработать. Она могла бы осуществляться в форме представления докладов о ходе реализации проектов. Это один вариант. Другой альтернативой могло бы стать создание мобильных, или разъездных групп. Наша рабочая группа открытого состава по конфликтному циклу продолжает свою работу, уделяя внимание не только вопросам посредничества, но и различным формам предупреждения конфликтов, регулирования кризисов и их разрешения. Одной из таких форм является раннее предупреждение, которое в функциональном отношении весьма близко к представлению политических докладов.

Необходимо подумать и разработать новые инструменты. Я не могу предсказать, какими именно они будут. Существует слишком много факторов, которые реально усложняют картину. Нынешняя ситуация в области безопасности, мягко говоря, несколько нестабильна. Имеется конкретный опыт осуществления норм, стандартов и принципов. Между государствами-участниками продолжаются споры о том, кто выполняет, кто уважает принятые нами нормы, а кто нет. Между нашими государствами-участниками нет никакого доверия и уверенности друг в друге. Я понятия не имею, в каком направлении будет развиваться ситуация, согласуем ли мы в конечном итоге какой‑то новый рамочный механизм обеспечения безопасности в Европе или же будем развивать ОБСЕ в направлении превращения ее в более гибкую организацию. Что касается украинского кризиса, то я представления не имею, "уляжется ли пыль" в следующем году или для этого потребуется больше времени. В следующем году предстоят важные политические события, начиная с саммита НАТО, который будет способствовать формированию общего представления о безопасности в регионе ОБСЕ. Сейчас одновременно происходит слишком много процессов. Так что могу сказать лишь одно: ОБСЕ вновь оказалась в ситуации, когда ей необходимо критически оценить имеющиеся в ее распоряжении инструменты, способы и средства, механизмы и т. д., а затем решить, что можно в этих обстоятельствах сделать.

Вы сказали об отсутствии доверия между нашими государствами-участниками. Не удручающе ли звучит эта ремарка в год, проходящий под девизом "Хельсинки плюс 40"?

Да, это так, но это правда. Состоявшееся в июле в Хельсинки юбилейное мероприятие под названием "Хельсинки плюс 40" не было встречей, предназначенной для выражения радости и счастья. Для меня оно было в первую очередь встречей, призванной напомнить всем, что хельсинкские принципы по‑прежнему в силе и должны соблюдаться, уважаться и осуществляться. Именно в таком духе мы и отметили 40‑летний юбилей Организации. Я не утверждаю, что нет вообще никакого доверия. Но, говоря абсолютно честно, если сравнивать дискуссии на заседаниях Постсовета, имевшие место, когда я пришел туда четыре года назад, с тем, что происходит в Хофбурге в течение последнего года, то это как дискуссии на двух разных планетах. Формат все тот же, и зал заседаний прежний, но заявления, политический уровень дискуссий, обвинения, которые звучат, просто невероятны по сравнению с тем, что было четыре года назад. Мы сейчас переживаем разгар одного из серьезнейших политических кризисов в области безопасности в регионе ОБСЕ за все время после холодной войны.

В этой ситуации, когда вопиющим образом нарушаются принципы, насколько уместны такие стратегии ОБСЕ, как примирение?

Прежде всего нам требуется время и терпение. Время для примирения и посредничества наступит. В историческом плане для этого нужен определенный срок. В случае Польши нам потребовалось 20 лет после окончания холодной войны, прежде чем мы начали реальное примирение между Российской Федерацией и Польшей в рамках польско-российской Группы по трудным вопросам. Профессора Адам Ротфельд и Анатолий Торкунов проделали замечательную работу и добились впечатляющих результатов. Однако для того чтобы начать этот процесс, потребовалось 20 лет, а сейчас по очевидным политическим причинам, как представляется, весь этот задел буквально "как ветром сдуло". Вряд ли мы сейчас можем ожидать от людей на Украине готовности к примирению. Прежде им необходимо принять реальность как она есть. Говоря "принять реальность", я не имею в виду согласиться с тем, что не было агрессии или, если хотите, назовите это как‑то по‑другому. Нужно просто воспринять данность, в которой находишься. А затем определиться, что хочешь делать. Хочешь ли ты поделиться своим горем со всеми остальными? И если да, то обращаешься к ним. Хочешь ли ты, чтобы другие помогли тебе восстановиться? Ты обращаешься к ним, но это уже несколько иное дело. В то же время Москва должна согласиться со своей ответственностью за собственные действия в контексте этого кризиса.

Что же касается более широкой концепции – создания сообщества безопасности ОБСЕ, то хотел бы напомнить следующую максиму: "der Weg ist das Ziel" ("цель – движение", или "дорогу осилит идущий"). Когда имеешь дело с политическими процессами, важен не столько результат, документ, который будет подписан, сколько сам факт, что люди садятся за стол и разговаривают, пытаясь объяснить свою позицию друг другу. Мы не должны быть обескуражены тем, что не сможем подписать какой‑то новый панъевропейский договор о безопасности через год, два или даже через пять лет. Ведущееся сейчас обсуждение украинского кризиса в политическом отношении не конструктивно, но тем не менее хорошо уже то, что эти встречи у нас проходят, что само обсуждение имеет место. Потребуется время, но по крайней мере у нас есть канал для обмена – даже если это лишь обмен обвинениями, тогда как нам следует постепенно двигаться в ином направлении. Здесь важен сам процесс, а не результат.

Вы говорите, что важно, чтобы процесс продолжался. Но не кажется ли Вам, что наблюдается тенденция к отходу от многостороннего взаимодействия и возвращению к мысли о небольшой группе государств, принимающей решения об урегулировании конфликтов?

Чтобы ответить на этот вопрос, я должен будут немного пофилософствовать. Что есть ОБСЕ? Прежде всего – это определенный набор ценностей, норм и принципов. Я имею в виду не документы, а определенную аксиологию. Говоря "ОБСЕ", вы должны уметь сказать "под этим я также подразумеваю определенную позицию, определенные ценности, проистекающие не только из каких‑то документов".

Чем еще является ОБСЕ? Это – комплекс инструментов или механизмов, которые государства-участники могут использовать, а могут и не использовать. Нынешние события также показывают, каков сегодня настрой у наших государств-участников. Они используют имеющиеся коммуникационные каналы для ведения весьма жесткой полемики.

В то же время, и это, если хотите, представляет собой третий уровень ОБСЕ, она – это мы, люди, должностные лица, бюрократы и эксперты, работающие на Организацию. Но что мы можем сделать? Мы можем делать лишь то, с чем готова согласиться коллективная воля государств-участников и что они хотят, чтобы мы делали.

На данном этапе государства-участники просто не настроены – и на то есть ряд причин – использовать некоторые из обеспечиваемых нами для них инструментов, таких, как посредничество, примирение, меры укрепления доверия, всевозможные миссии и форматы представления информации. Все это имеется в их распоряжении. Мы – хранители инструментов и механизмов, но мы не можем навязывать их использование.

Наша обязанность заключается в дальнейшем сохранении функциональности не используемых сейчас инструментов – таких, как примирение, посредничество, Суд по примирению и арбитражу в Женеве, который на самом деле ни разу не задействовался, – в надежде на то и исходя из понимания того, что наступит время, когда пыль немного уляжется и их можно будет применить.

Что можно сделать в ОБСЕ сейчас, когда мы уделяем столько внимания Украине, чтобы не упустить из виду другие точки, где имеются затяжные конфликты или где конфликтов сегодня, возможно, нет, но что‑то может произойти в следующие два–три года?

Вы сами почти ответили на собственный вопрос. Если мы забудем о других кризисах, они сами напомнят нам о себе, и это произойдет скоро. Наша сосредоточенность на Украине неизбежна, учитывая характер этого кризиса и масштаб нашего участия. В то же время дело Председательства – обеспечить политический посыл: "Будучи в оперативном плане сосредоточены на Украине, мы не забываем и о других проблемах".

Мы также должны принять очевидную политическую реальность, нравится ли она нам или нет, и здесь я, возможно, буду не совсем политкорректен: налицо очевидные последствия, скажем, чтобы соблюсти политкорректность, "кризиса в Украине и вокруг нее" для других конфликтных регионов. Урегулирование в Приднестровье немыслимо без ясности в отношении будущего Донбасса. Учитывая, какие государства вовлечены в этот кризис, мы вряд ли можем сейчас рассчитывать на какой‑либо прогресс на Южном Кавказе. Из этого вытекают определенные политические, стратегические и даже геополитические последствия. Так что нам не удастся забыть о других конфликтах, и, да, в определенном смысле мы должны позаботиться о том, чтобы, переключая скорости, не оказались на нейтралке, т. е. чтобы мы могли продолжать двигаться, даже если будем вынуждены делать это медленней, чем привыкли.

Каково Ваше определение задачи предупреждения конфликтов?

ОБСЕ вся по своей сути подразумевает предотвращение конфликтов. Даже наши основополагающие документы, начиная с хельсинкского Заключительного акта и Хартии для новой Европы, – это все предотвращение конфликтов: правила, нормы и стандарты, согласованные, чтобы государствам-участникам было легче сотрудничать с целью предупреждения конфликтов. Центр по предотвращению конфликтов (ЦПК) –лишь один из ее элементов, а именно профильная структура в рамках ОБСЕ, занимающаяся определенными концептуальными и оперативными элементами этой ключевой задачи. Другие подразделения Секретариата, например, Департамент по противодействию транснациональным угрозам, также занимаются предупреждением конфликтов, но в некоторых четко определенных, конкретных областях, таких, как полицейская работа и пограничный режим.

Сегодня предупреждение конфликтов трактуется в более широком контексте всего конфликтного цикла – не просто предотвращение как таковое, а и раннее предупреждение, регулирование кризисов и постконфликтное восстановление.

Каково Ваше видение будущего Центра по предотвращению конфликтов?

На мой взгляд, есть два оптимальных сценария, причем не только для ЦПК как структуры, но и вообще для предотвращения конфликтов как главной миссии ОБСЕ. Один из возможных вариантов – организационно свести воедино в рамках Секретариата всю работу по предотвращению конфликтов, ибо кто‑то может сказать, что нынешняя структура раздробленна. На самом деле работает ли структура или нет, зависит от нас, людей. У меня никогда не было никаких проблем с коллегами из Департамента по противодействию транснациональным угрозам в процессе работы, например, по вопросам, касающимся границ и полиции. Если у нас хорошие отношения и мы ничего друг от друга не утаиваем, то какое имеет значение, сидим ли мы бок о бок на одном этаже или на разных? Так что структурные аспекты дела меня не волнуют.

Другой возможный вариант – и это моя личная мечта – заключается в преобразовании Центра по предотвращению конфликтов в самостоятельный институт, наподобие Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ) или Верховного комиссара по делам национальных меньшинств, чтобы он был в состоянии эффективно и результативно выполнять функции предотвращения конфликтов, раннего предупреждения, регулирования кризисов и разрешения конфликтов. Почему? Здесь, в Секретариате, вся работа по предотвращению конфликтов очень приближена к правилу консенсуса и к штормовой политической турбулентности каждого заседания Постоянного совета. Если ЦПК был бы чем‑то вроде БДИПЧ, оставаясь, конечно, связанным определенными положениями, правилами, мандатами и т. д., но при этом обладая оперативной автономностью в пределах указанных ограничений, то, возможно, сегодня у нас на Украине уже было бы 2000 наблюдателей и 1000 летающих беспилотников. Я не веду речь о действиях вопреки воле государств-участников, а всего лишь говорю о большей отдаленности от политических штормов и от некоторых тенденций к микроменеджменту.

Эта идея не направлена против Секретариата. Лично я вижу у ОБСЕ две основные задачи. Одна из них – предотвращение конфликтов, а другая – помощь государствам-участникам в ведении диалога по проблемам безопасности. Что плохого в том, чтобы ЦПК существовал как самостоятельный институт, а Секретариат выполнял функцию обеспечения диалога по проблемам безопасности, помогая государствам-участникам вырабатывать путем переговоров соглашения по вопросам, представляющим для них интерес?

Этот новый ЦПК (если кто-нибудь когда-нибудь решит рассмотреть такой вариант) являлся бы скорее инстанцией, занимающейся конфликтным циклом, институтом по регулированию кризисов. В него бы вошли нынешний ЦПК, Департамент по противодействию транснациональным угрозам и ряд других ныне существующих структур. Можно было бы дополнительно предусмотреть все необходимые "сдержки и противовесы", чтобы государства-участники могли быть уверены, что ничего не будет делаться против их воли.

Это, возможно, звучит как научная фантастика, и на это государства-участники никогда не согласились бы в стабильные времена. Если и существует возможность для рассмотрения чего‑либо подобного, то только в период глубокого кризиса, когда ты выходишь из такого кризиса и ищешь каких‑то новаторских решений. Для того чтобы задуматься о чем‑либо подобном, нужна штормовая погода. Так что сейчас – самое время [смеется].

Каковы Ваши лучшие и худшие воспоминания о последних четырех годах?

Мои лучшие воспоминания – о людях. Мне чрезвычайно повезло с сотрудниками, с которыми довелось работать. Они не только преданные делу профессионалы, но и по‑существу не нуждались ни в чем – разве что лишь в некоторых инструкциях, общих указаниях и доверии со стороны руководства, так что я никогда не занимался микроменеджментом в какой бы то ни было форме. Это, однако, касается не только сотрудников ЦПК. Я говорю и о друзьях из других подразделений Секретариата, из Конференционной службы – этих людей я знаю с 1990‑х годов, а также о сотрудниках делегаций. Возможно, самая большая группа друзей, которые у меня когда‑либо были в этом бренном мире, находится в Вене. В общей сложности я провел здесь 17 лет своей жизни… и так и не научился говорить по‑немецки – впечатляющее достижение. Таковы мои лучшие воспоминания.

Ну а худшие… Если совсем честно, то мои худшие воспоминания – это тоже люди, но другого типа. К сожалению, не только в ОБСЕ и не только в Вене все еще можно встретить персонажей, которые, о чем бы вы их ни спросили, – о какой‑то проблеме или вопросе – неизменно начинают разглагольствовать: "Видите ли, это очень важный вопрос, имеющий самые разные последствия с точки зрения других аспектов данной проблемы, поэтому я бы рекомендовал Вам комплексно подойти к этому делу". Увы, такие люди все еще встречаются. Сталкиваясь с ними, я как бы стараюсь не давать волю словам – мне реально приходится держать себя в руках.